Нарек, 29 лет, из Степанакерта, столицы Нагорного Карабаха, рассказывает, как его избивали в школе, а учителя не предпринимали никаких мер и часто даже защищали обидчиков. 

«Я стал чувствовать дискриминацию со стороны учительницы по математике, когда перешел в пятый класс — я до сих пор ненавижу математику. Почти на каждом уроке она мне ставила единицы. В итоге в четверти не получалось даже двойки». 

«Я мог остаться на второй год, и вынужденно перешел в другой класс, в параллельный.» 

«Там я сразу не понравился «крутым ребятам». Чтобы я ни делал, как бы я сильно ни старался, со мной не хотели дружить. Я был пухлым мальчиком, отличался внешне».

«Я просто кому-то не понравился, он начал обо мне плохо говорить. Он рассказывал друзьям, и, естественно, они верили своему другу, а не какому-то новенькому. Никто даже не пытался меня узнать».

«Приходя домой, каждый день я говорил, что я хочу перейти в другую школу. Но мама мне твердила, что я сильнее, надо держаться. И я снова с теми же силами вставал и шел туда, и снова приходил домой разбитым с постоянным желанием уйти [из школы]. И так продолжалось 5 лет». 

«Если вдруг возникала какая-то проблема или конфликт, сразу винили именно меня. Например, физкультура. Каждый раз снова драки — в раздевалке, во время игр, после игр, снова в раздевалке… и ты ничего не можешь сделать. Ты просто смиряешься. Если за день у тебя было пять драк, то это уже хорошо, это уже прогресс. Если ты чем-то отличаешься от людей, хотя бы своим мышлением, то ты получаешь кучу хейта».

«Все мальчики в детстве играют в футбол. Но я не люблю футбол, я не играл в него, но при этом я пытался с ними дружить, но у меня не получилось. Они меня оскорбляли каждый день и били».

«Да, сначала я пытался маскироваться, как хамелеон, то есть, говорил, что футбол — это круто, хоть я его и ненавижу». 

«У меня был «друг» в школе, который часто меня предавал, и мы постоянно дрались. Другие люди меня избегали. Я знал одного мальчика [которого также травили], но дружить с ним я даже не пробовал, потому что он либо был в окружении друзей, либо его гнобили».

«Учителя могут поддержать как тебя, так и тех, кто против тебя»

«Учителя говорили: не может быть, чтобы вот все были неправы, а ты был прав, — это ты неправ. Ты ведь единственный ребёнок в семье, наверняка, эгоистичная тварь, и поэтому тебя никто не любит».

«Учителя все были в курсе. Каждый раз, когда мои домашние предъявляли претензии, учителя говорили, что все будет нормально. А потом я и сам не хотел, чтобы они вмешивалась. Если они вмешиваются, то ты становишься только еще более «плохим», не вмешиваются — по-любому этот кошмар продолжается». 

«Учителя позволяли себе всякое. Они могли перед всем классом поднять и сказать, что ты себя ведёшь неправильно. Они жаловались маме, что я ни с кем не могу найти общий язык, что я часто дерусь».

«В школе психолога, по-моему, не было, но меня отправили к психологу в детской больнице, так как учителя думали что со мной явно что-то не так, а психолог наоборот говорила, что все как раз нормально».

«Но вот единственный раз, когда мне помогли — это была учительница истории армянской церкви. Она заметила что происходит, позвала к доске рассказать урок, который до меня уже и отличники успели рассказать, и поставила мне оценку выше, чем тем отличникам».

«Они не стали дожидаться даже перемены, сразу начали: «А чего это вы Нареку высокую оценку поставили, а мне вот, например, — нет? Нарек — ваш родственник (парикам), да?»». 

(На карабахском диалекте армянского языка «парикам» (պարիկամ) — «желающий добра» (բարին կամեցող)).

«Она говорит: «Да, я желаю Нареку добра. Если вы в этом ребёнке не видите те черты, что вижу я, это не означает, что их нет. Я искренне желаю ему добра и верю в него»».

«Я сел уже с чувством того, что не всё в этой жизни потеряно, что есть всё—таки добрые люди, кому не всё равно».

«А может, я — ошибка?»

«Я уверен, что многие сталкиваются с такой ситуацией, когда [на одного человека] нападает кучка [людей]. Это может быть и физическое [нападение], но самое ужасное — это моральное. Физически, [что-то может случиться за] пять минут перемены [...] и учителя разнимут вас, если это не серьёзно, — [драки с] ножами, например. Но моральное...»

«Ты думаешь: а может, я — ошибка, может, мне не стоит жить?»

«Я люблю жизнь. [Но] в те моменты я думал, что, может быть, если бы я не жил, было бы лучше». 

«Серьёзно, были такие мысли — мысли о суициде… Только один раз было. В этот день настолько большой кипиш был, что я обратился к старшим парням из колледжа по соседству, чтобы они помогли мне справиться с этой ситуацией, потому что я был полностью один. [Против меня] кроме моих одноклассников были и ребята с других классов, [их было] чересчур много».

«Получилось так, что ребятам из колледжа, что пришли со мной, наговорили всякого. И они [тоже] встали против меня. И тогда я задумался, что, да, а может ты и заслуживаешь».

«Те ребята, что пришли со мной [...] сказали мне — «просто иди домой. Ты последний человек, лучше свали отсюда. Ты полное днище». 

«И в тот день я всерьёз задумался, а может суицид может быть хорошим вариантом. Потому что, если честно, [...] кому ты вообще нужен?... Кроме своих родителей, кому ты нужен?..»

«Вот все эти личные оскорбления, каких я больше нигде не слышал, я прошёл через это. А поддержки абсолютно ни от кого».

«Дома я какое-то время не рассказывал, но потом невозможно было это больше терпеть».

«Всякое могло бы произойти, если бы не та поддержка, которую я получил в семье, честно».

«Я, например, настолько близок с мамой, что она мой самый близкий друг, и я могу ей все рассказать, — это очень редкое явление. Я рассказываю ей о том, что я думаю, что чувствую, и она мне всегда помогает, как друг, и это она помогла мне выбраться из этого. И я выбрался». 

«Был еще один мальчик. Его избивали чаще. И вот, бывало, он не приходит на уроки, учителя звонят его маме, чтобы узнать, почему он не ходит, а [его] мама отвечала, что ребёнок ходит в школу каждый день». 

«Он приходил, проходил мимо школы тихонько и убегал. Я тоже об этом думал, но мне не хотелось разочаровывать маму, потому что мама меня отправляет на уроки, а я ведь хороший сын, я хоть для кого-то хороший в этой жизни».

«Самое главное — верить»

«Самое главное — держаться и верить в себя. Все пройдет. Это все проходит. Нужно лишь понять, что найдутся люди, которые будут ценить тебя, а не [так, что], если тебя в этот момент не любят, то ты ничтожество. Нет! Ты лишь не нашел своих людей. Не бывает такого человека, который всем бы нравился».

«Ситуация изменилась только тогда, когда я закончил школу и поступил в колледж».

«Конечно же, эта ситуация повлияла на меня. Я не жалею что прошел через все это, потому что сейчас я хорошо умею разбираться в людях».

«После школы подобного не было, но и я работал над собой! Теперь все отлично, люди меня уважают и даже считают душой компании».

«Неважно, сколько человек тебя ненавидят. Важно иметь хотя бы одного человека, который полностью принимает тебя и любит тебя таким, какой ты есть на самом деле. Это самое главное. Тебя может ненавидеть весь мир, абсолютно целый мир, тебе должно быть на это наплевать. Важно иметь хотя бы одного человека».

«Я не в курсе, как сейчас обстоят дела с этим [травлей в школе], но я думаю что это всегда было и будет, хотя в последнее время дети стали умнее, мне кажется». 

«Но я хочу поднять эту тему и снять видео поддержки на тему буллинга в школе». 

Для удобства читателей, редакция предпочитает не использовать такие термины как «де-факто», «непризнанные» или «частично признанные» при описании институтов или политических позиций в Абхазии, Нагорном Карабахе и Южной Осетии. Это не отражает позиции редакции по их статусу.

Подписывайтесь на наш Телеграм–канал, чтобы первыми читать наши подробные новости с Кавказа!