М. К., жительница Цхинвала, 37 лет

«Моё советское детство было очень счастливым. Мне казалось, что вся жизнь, на самом деле, будет такой же сказкой. Но эта сказка закончилась очень быстро».

«Вся моя семья — этнические осетины, мама у меня родом из Ленингорского района, папа — из Цхинвальского района. Мама и папа познакомились в Тбилиси, они поехали туда учиться и встретились там. Соединили свои жизни в единую и остались жить в Тбилиси».

«Мы жили в большом многоэтажном корпусе, где все соседи были дружные. Собирались все во дворе дома, взрослые сидели или просто, или накрывали стол и вместе ужинали, а дети играли там же, рядышком. Или же они играли: кто в карты, кто в нарды, кто в домино. Всегда было весело».

«Соседи у меня там были и армяне, и изиды, и курды, и грузины, и осетины, и евреи: все-все... Разные соседи были, но между нами никогда не было никаких различий. Все как бы были едиными и одинаковыми».

«Историй таких было очень много»

«Я слышала [когда жила в Украине], что в Тбилиси уже были беспорядки, к осетинам стали плохо относиться, занимали осетинские квартиры. Но нам повезло, у нас соседи хорошие оказались, они никого не пустили к нам в дом, поэтому наша квартира осталась нам. С маминым братом очень нехорошо поступили. Его поймали грузины и настолько избили, что он ослеп. У него были переломы разные, ребра сломаны. И сахар у него был... Видимо сахар подскочил и он ослеп».

«После того, как он смог передвигаться, они уехали оттуда, покинули город. И сейчас его семья живет в России. Жена, дочка, внучки — во Владикавказе, в Северной Осетии».

«Я знаю, что отсюда из Южной Осетии ехал автобус в сторону Грузии, и этот автобус задержали, людей всех вывели из автобуса. Мужчин заставили раздеться, обливали их холодной водой и загоняли их в машину большую, рефрижератор. И потом их опять через какое-то время оттуда выводили, обливали и назад. Многие, конечно, после этого не выжили, многие на сегодняшний день остались инвалидами».

«Мою тетю, знаю, зимой поймали, когда был сильный снег, морозы, и их заставляли входить в реку, в холодную воду. Это тоже произошло в районе грузинских сел, так как у нас, в Южной Осетии, расположение сел было смешанное – осетинское село, потом грузинское, снова осетинское, потом опять грузинское. Так что историй таких было очень много. Поэтому мое отношение к грузинам, хоть они и не проявляли ко мне лично никакого негатива, после всего этого стало очень негативным».

«Город сильно изменился»

«Вернулась я в Тбилиси в 1998 году, потому что заболел отец, и мне надо было за ним ухаживать. Когда я вернулась, город сильно изменился. Он стал каким-то... Не знаю, может это мои личные ощущения такие были, но он стал неродным каким-то».

«Соседи вроде бы ко мне также неплохо относились. Тем не менее, чувствовалось, что они делают акцент на том, что я осетинка. Они могли сказать: «Жаль, что ты осетинка. Была бы ты наша, у тебя бы не было проблем выйти здесь замуж, свою жизнь устроить. Но все-таки, получилось так, что ты у нас осетинка. Хотя и очень хороший человек».

«Многие осетины, которых я знаю, вдруг с чего-то стали называть себя грузинами, и не дай Бог, чтобы кто-либо им сказал, что они осетины. Меняли фамилии, добавляли к их окончаниям «швили», будто бы от этого могла измениться их натура».

«На момент моего отъезда Грузию возглавлял Эдуард Шеварднадзе и вроде стало спокойнее, хотелось надеяться на это, но я не верила».

«Я и по сей день не верю, что что-то изменится. Честно говоря, я и сегодня ожидаю от них подвоха, и тогда это для меня не было сенсацией, что вот такие вещи происходили, потому что они всегда втихомолку пытались навредить осетинскому народу. Я не верю, что все закончилось и сейчас».

«Было ощущение, что жизнь полностью остановилась»

«В 2008 году, когда началась война, я была дома и спала. И когда только начали обстреливать, соседи чуть дверь мне не вышибли. Они боялись, что я останусь там и со мной что-нибудь случится. Они даже попытались меня спустить в подвал. Я спросонья даже не поняла в чём дело и что происходит. Потом мы с соседями спустились в подвал и там сидели. Корпус дрожал от этих взрывов, даже в подвале ощущалось. Это было как мощное землетрясение».

«В подвале мы просидели, наверное, дней пять. Даже после того, как обстрел закончился, были такие, кто не хотел подниматься. Видимо, они не верили до конца, что все закончено. А оставлять их одних в подвале мы тоже не собирались, поэтому всем корпусом продолжали там сидеть».

«Мы периодически, когда бывало затишье, поднимались из подвала и выходили из подъезда».

«Самое страшное было видеть кругом руины, дороги все дырявые какие-то, ямка на ямке. И еще самый страшный момент – это то, что не было видно и слышно детей. Ни детского смеха, ничего. Вот это было самое страшное. Было ощущение, что жизнь полностью остановилась».

«Когда я жила в Тбилиси, у меня там была соседка, подружка, с которой я дружила, можно сказать, с самого рождения. Мы периодически по интернету переписываемся. У них все хорошо, нормально, вроде бы. Я не спрашивала её обо всех этих событиях, потому что я все же с ней дружила, и мне не хотелось бы сделать так, чтобы я открыла в ней что-то новое для себя».

«Я боюсь её спрашивать. Вдруг она придерживается того же мнения, что и власти? Поэтому мы говорим на нейтральные темы. И она никогда мне таких вопросов не задает, потому что знает, что отвечу прямо о том, что думаю. Она тоже, видимо, не хочет этого слышать. Мы говорим про семью, про детей, вспоминаем детство и всё. Политика — тема, запрещенная для нас».

«Наша религия и есть наша культура»

«Мама, когда уже умирала, когда она поняла, что это её последние дни, собрала нас и сказала, чтобы мы её похоронили в селении, откуда родом папа. Мы даже не думали на тот момент, что сюда переедем. И даже её уговаривали не делать этого, что нам легче будет ходить на могилу в Тбилиси».

«Это была ее последняя воля, мы её перевезли и похоронили в селении, откуда был папа родом. Когда мама умерла, папа сделал ограду так, чтобы после смерти его тоже там похоронили. И он также там похоронен».

«К сожалению, во время войны 90-х годов это селение, откуда родом мой папа, грузины сравняли с землей. Там ничего не осталось, только вот это маленькое кладбище и святыня, недалеко от кладбища. И еще, к большему сожалению, на сегодняшний день я никак не могу попасть туда, потому что там прямо впритык к кладбищу сделали полигон, где проходят учения для военных. Последний раз, два года назад, я смогла пробраться на кладбище, посетить своих родителей, повидаться с ними. С тех пор я никак не могу туда попасть».

«Пытаюсь как-то донести до правительства, до всех ответственных за это людей, что нельзя так. Потому что для осетин кладбище также считалось святым местом и его никогда нельзя было тревожить. Но, видимо, сейчас власти об этом не думают, для них это неважно».

«Я максимально стараюсь придерживаться наших традиций, нашей культуры. Я интересуюсь этим и влезла в это намного глубже, чем учили меня».

«Я пыталась выжигать доски для осетинских пирогов осетинским орнаментом, этюдами из Нартского эпоса. Сейчас начала разрисовывать бутылки в осетинском стиле. Надеюсь на этом не останавливаться, еще чему-нибудь научусь. Мне бы хотелось, чтобы люди более серьезно относились к осетинским традициям, культуре, к религии и начали следовать ей, потому что наша религия и есть наша культура. Вот тогда, как я считаю, Осетия выживет, встанет на ноги, станет более сильной».

[Читайте голос с другой стороны конфликта: М. М., житель села Двани Карельского муниципалитета, учитель, 47 лет. — «Нет альтернативы у мира»]

Это отредактированная версия истории, предоставленной для Университета Джорджа Мейсона Ириной Келехсаевой при финансовой поддержке USAID, а также Фонда конфликтов, стабильности и безопасности Великобритании. Все названия мест и терминология используются со слов авторов и могут не отражать взгляды OC Media или Университета Джорджа Мейсона.