Тамара Меаракишвили — этническая грузинка, активистка и журналистка, проживающая в Южной Осетии. После ее ареста в 2017 году по обвинению в «клевете» она судилась с властями. Тамара размышляет о своей жизни в Ахалгори, своих правовых проблемах и реакции правительства Грузии на ее и другие дела.

«Я родилась в Ахалгори; мои родители тоже отсюда. Я закончила школу в Ахалгори, была очень активным ребенком, хорошо училась».

«Наш классный руководитель поставила в аттестате всем ученикам одинаковые оценки, кроме меня, а тогда это было очень важно. Разозлившись на меня, она написала, что у меня есть навыки лидера, и я могу организовать своих сверстников для чего угодно. Теперь это звучит хорошо, но тогда это звучало так, будто в полиции было открыто на меня дело».

«В детстве я мечтала озвучивать анимационные фильмы, но тогда у меня не было таких способностей. Вместо этого я закончила факультет кинематографии Тбилисского театрального университета».

«Я стала работать сразу после начала обучения. Я работала почтальоном; Я хотела иметь свой собственный доход и бралась за любую работу».

«После того, как я закончила университет, в молодежном центре открылась вакансия на должность заместителя руководителя. Через несколько месяцев я стала директором молодежного центра в Ахалгори. Я стала очень популярной».

«Я пробыла директором молодежного центра шестнадцать лет. Меня дважды увольняло грузинское начальство, а один раз — осетинское».

«Когда меня уволили из молодежного центра, я целый год посещала судебные слушания. После этого я перестала искать работу здесь. Я никогда не буду работать с кем-то, кто подвергает меня гонениям, во всяком случае, не планирую».

«Они ждали, что я сломаюсь, потому что я женщина»

«До судебного обвинения я участвовала в нескольких проектах, часто ездила в Тбилиси на конференции и тренинги».

«Прямо перед арестом я была в Тбилиси. Они выбрали этот день, потому что хотели увидеть мои личные документы. Моя дочь вспоминала, как в тот день возле моего дома припарковалась машина на несколько часов».

«Когда я подошла, они вышли из машины и открыли блокнот. Мне сказали, что я арестована. Это был цирк. Они хотели запугать меня. Во время обыска я была самым веселым человеком; Я хотела показать им, что я не боюсь, что я сильная».

«Я сказала им, что хочу поправить волосы. Я сказала им по-грузински, что мои права нарушаются, и потребовала адвоката, переводчика, и чтобы они зачитали мне мои права по-грузински. Это разозлило их».

«Обыск длился два часа. Человек, которому они поручили снимать все на камеру, не имел никакого отношения к полиции или прокуратуре; это была просто какая-то девушка. Когда я попросила копию этой записи, мне сказали, что она была удалена».

«Было два следователя, один из полиции и один из прокуратуры. Меня поместили в темную комнату. Была одна маленькая лампа, которую они попеременно включали и выключали».

«Наверное, решение наказать меня было принято сверху. Возможно, они думали, что я недостаточно сильная, чтобы пройти через это. Они постоянно подчеркивали тот факт, что я женщина, что они ломали мужчин, и я не выдержу».

«Я была совершенно одна. Они не разрешали моей матери и дочери видеться со мной. Они потребовали, чтобы я сказала, с кем я сотрудничаю; кем являюсь на самом деле. Я была непоколебима и сказала, что мой родной язык — грузинский, и я имею право воспользоваться услугами переводчика; что я не понимаю, о чем они говорят».

«Один из них сказал, что мне повезло, что я женщина, иначе они сломали бы мне лодыжки, и я бы рассказала им все. Они ожидали, что я сломаюсь без физического давления, потому что я женщина».

«Мое общение с ними до того, как я наняла адвоката, было унизительным. Они спрашивали меня, почему я не была замужем; кто содержал меня; хочу ли я мужчину; и почему я такая «агрессивная». Я сказала им, что это неправильные вопросы, и если они хотят задавать подобные вопросы, они должны как минимум внести их в протокол».

«Я написала обо всем на Facebook и поговорила с журналистами. Затем произошло нечто беспрецедентное; следователь дал два интервью относительно моего дела».

«Было сложно представить, чтобы следователь давал комментарий и отвечал на посты гражданского активиста в Facebook. Он сказал, что они действительно задавали такие вопросы, но я их неправильно поняла, но факт в том, что они это признали».

«Они ожидали, что я сбегу, что я не буду достаточно сильной, чтобы сражаться, что это будет психологически, а также финансово сложно для меня. Адвокат дорогой. Запланированные слушания переносились восемь раз из девяти. Эти восемь перенесенных слушаний обошлись мне в 5000 лари (1700 долларов США)».

«Конечно, это делалось специально, и, конечно, мне было трудно — собирать деньги. Было очень тяжело, когда слушания по делу затягивались».

«Они не знают, как отделаться от этого позора»

«Моя борьба доказала, что слухи о том, что я шпионка, были ложью. Официальной причиной моего ареста было обвинение в клевете, но на самом деле они просто искали причину для обыска в моем доме».

«Они были уверены, что найдут туннель в моем доме. Они забрали все, — все кабели, адаптеры, — все. Теперь они не знают, что делать, как отделаться от этого позора».

‘На одном недавнем слушании трое из четырех свидетелей обвинения сказали, что они не знают, что написано в их показаниях, но что их попросили подписать то, что они не написали. Мы были там, слушали их, там также были депутаты ».

«Каждый раз, когда я ездила в Цхинвали, я шла в парламент, ходила из кабинета в кабинет и просила депутатов присутствовать на моих слушаниях. Люди удивлялись, но я говорила, что в этом нет ничего удивительного. Депутаты избираются народом, и у них есть обязанности».

«Мое дело состояло из огромных томов  бессмысленных документов. Например, в одном из томов был документ закона о гражданстве Грузии, принятый во времена Эдуарда Шеварднадзе [президент Грузии с 1995 по 2003 год] с русским переводом. Я не знаю, почему они включили его». 

«Были показания 30 свидетелей, почти одинаковые, только с разными личными данными».

«Также имелась информация о том, зарегистрирована ли я в противотуберкулезном диспансере или нет, опять же, понятия не имею, зачем им это было нужно».

«Эти и другие идиотские документы являются частью моего дела».

«В некотором смысле, это хорошо, потому что часть осетинского общества, которая не поддерживала меня два с половиной года назад, поддерживает меня сейчас».

«В те дни, когда я была одна [под домашним арестом], я неделю могла не вставать с постели, мне было лень даже умываться, расчесывать волосы, но я никогда не ходила в суд не расчесанной, без маникюра, парфюма, макияжа, даже не надевала одну и ту же одежду дважды».

«Я живу одна. Моя дочь живет в Тбилиси. Я из тех людей, которые, если упадут в яму и у них не будет лестницы, не станут впадать в истерику и кричать. Я не страдаю из-за того, чего не могу изменить».

«Эта ситуация требовала от меня спокойствия, для того, чтобы я могла следить за ходом судебного разбирательства до конца, оставаясь сильной. Именно это недавно сказал мне мой адвокат».

«Он холодный человек, но он обнял меня и сказал, что действительно восхищается мной, потому что все это время я оставалась сильной. Он сказал, что не ожидал, что я продержусь так долго».

«В начале, когда мы договаривались о сотрудничестве, он сказал мне, что возьмется за мое дело, только если я не соглашусь на сделку. Я сказала ему, что мое будущее здесь зависит от этого дела, и я не планирую заключать какие-либо сделки».

«Я получила несколько предложений, что пойди я на встречу с [властями], я бы получила некоторую помощь, но я знала, что они попросят молчание взамен. Я сказала им, что встречусь с ними только после того, как закончится дело».

«Моя дочь вышла замуж, когда я находилась под домашним арестом. Я говорю себе, что мне нужно жить и оставаться здоровой, но не потому, что у меня могут быть внуки и я хочу с ними встретиться, мне стыдно такое говорить, но мне нужно оставаться сильной и жить, чтобы выиграть это дело. Моя главная цель — выдержать это испытание. Вся моя жизнь сейчас вращается вокруг этого».

«Каким партнером может быть такой человек?»

«Когда меня оправдали [в суде второй инстанции], люди продолжали говорить мне, что я должна выйти замуж, успокоиться и прекратить заниматься политикой. Это меня разозлило, я даже очень жестко поговорила с некоторыми из них».

«Дня не проходит, чтобы кто-то не сказал мне об этом. Я говорю им, что я борюсь не потому, что я одинока, а потому, что у меня больше гражданского сознания, ответственности и смелости, чтобы требовать ответов от правительства, требовать открытия границ, транспорта, воды и т. д.»

«Если вы активны, то это значит, что вам не хватает отношений с мужчинами? Я встречаю мужчин, которые лично говорят мне, что они поддерживают меня, но не могут даже осмелиться лайкнуть мои посты в Facebook. Каким мужем или партнером может быть такой человек?»

«Я была замужем в 1990-х годах, у меня родился ребенок. Мой муж был осетином; он украл меня, и никто не отреагировал на это негативно. Иметь взаимоотношения друг с другом [грузинов и осетинов] было нормальным. Моя бабушка осетинка, у нас много осетинских родственников, и мы всегда были в хороших отношениях».

«В тот день были украдены еще четыре девушки. Я точно знаю, что по крайней мере трое из них развелись».

«Наша семья не сложилась»

«Как еще они добьются примирения или чего-то еще?»

«Подход правительства Грузии с самого начала заключался в том, чтобы предложить мне уехать. Они не могут решить проблему, но почему я должна уезжать? Если мне нужно будет уехать, я пойму это сама».

«Они могли бы по крайней мере попытаться как-то утешить меня словами. Никто даже не встретил нашу семью. Никто не предложил им встретиться. Правительство могло бы, по крайней мере, встретиться с моим адвокатом и [попытаться] сотрудничать с ним. Он очень квалифицированный, надежный человек, независимый и объективный. Но они не заинтересованы»

Тамар Меаракишвили со своим адвокатом во время слушания 17 октября 2019 года. Это был день, когда она была оправдана судом первой инстанции. Фото: Тамар Меаракишвили.

«Правительству сложно даже назвать мою фамилию, они пытаются заблокировать мое дело и на грузинском телевидении. Мне трудно понять, почему грузинскому телевидению не интересно сделать хотя бы полуминутный репортаж о том, как гражданская активистка выиграла дело в суде в Южной Осетии. Мне что, надо умереть, чтобы они мной заинтересовались?»

«Netgazeti однажды попросили [бывшего премьер-министра Грузии] Бахтадзе о прямом эфире со мной. Он должен был знать обо мне, но он не знал. Я уверена, что [премьер-министр] Гахариа обо мне тоже не слышал».

«Очень легко понять, насколько информировано правительство. Их шаблон — говорить, что виновата Россия. Что бы ни происходило в моем случае — какое отношение к этому имеет Россия».

«Правительство Грузии — последнее, кто объявит о том, что здесь происходит, и очень часто их информация основана на данных «Рэс» (государственное информационное агентство Южной Осетии) или Sputnik-а. Я уверена, что они даже не читают другие СМИ, такие как «Эхо Кавказа» или грузинские СМИ».

«Некоторые онлайн-СМИ очень хорошо работают. Мне нравится, что они пытаются использовать нейтральную терминологию; это создает доверие. Будет лучше, если мы будем как-то сотрудничать. Как еще они добьются примирения или чего-то еще?»

«Каково их видение? Что эти колючие проволоки будут снесены, как Берлинская стена?»

«Может быть, это приятно слышать в Тбилиси и обнадеживает  иностранцев, что [правительство] создает какие-то проекты, что у них есть этот «Шаг к лучшему будущему», о котором они говорят в течении двух лет, но это только разговоры».

«В действительности мы видим, что грузинские школы закрыты. Десятки людей ушли из-за этого. Есть эмиграция. Люди покидают свои дома, граница остается закрытой, есть ограничения, запреты, и люди уходят».

«И в конце концов, когда этот проект действительно начнет реализовываться, на кого они будут здесь рассчитывать?»

«Если я когда-нибудь смогу посещать встречи и конференции, я обязательно спрошу об этом. Кажется неправдоподобным, что у них здесь есть контакты. За последние три года министр [по вопросам примирения и гражданского равенства] встретилась здесь только с одной осетинской женщиной, и это произошло при содействии многих посредников. Никто не доверяет министру. Я живу здесь и хочу жить здесь, и эта женщина [министр по вопросам примирения и гражданского равноправия Кетеван Цихелашвили] разрушает нашу жизнь».

«Каково их видение? Что эти колючие проволоки будут снесены как Берлинская стена? Но как? У них нет никого, с кем они могли бы связатся, у них здесь нет людей, которые им доверяют».

«Какое к черту отношение имеет к этому Россия?»

«Они [правительство] продолжают говорить о «России». Они продолжали говорить о «России» и в моем деле. При чем тут Россия?»

«Если вы помните, дорога была заблокирована на два с половиной месяца в январе прошлого года. Что делало правительство Грузии? Именно это: «Россия, Россия, Россия»».

«Я не знаю, может быть, я ошибаюсь, но я думаю, что грузинское правительство должно было  оспорить в Европейском суде по правам человека ограничение свободы передвижения.Это было серьезно, и теперь [с закрытием границы] мы снова заперты, но, возможно, мы могли бы этого избежать».

«Я знаю людей здесь, которым пришлось пропустить запланированную химиотерапию, некоторых больных раком, которые не смогли сделать запланированную операцию. Почему бы не оспорить это? Люди не имеют доступа к здравоохранению, передвижению и многим другим вещам».

«Они у власти, они юристы. Если вы не можете ничего сделать — тогда уходите — и, возможно, другие добьются успеха».

«Я не могу представить себе жизнь в другом месте»

«Если суд признает меня виновной, я не сбегу, я пойду в тюрьму. Насколько я знаю, здесь только две женщины из 56 или 58 заключенных. В конце концов они меня там не изобьют. Их [южноосетинский] лидер Алла Джиоева раньше сидела здесь в тюрьме, так почему я не могу? Я не соглашусь ни на какие сделки».

«Иногда я шучу, что я хотя бы выучу там осетинский и буду учить грузинскому. Тогда я буду просить организовать спектакли в тюрьме».

«Я понятия не имела, как здесь работает прокуратура или полиция, пока меня не арестовали. Если я пойду в тюрьму, там я тоже увижу, как все работает, и это будет еще один опыт».

«Если суд оправдает меня, первое, что я хочу сделать, это подать в суд на прокуратуру, чтобы потребовать мои вещи обратно. Я не планирую немедленно пересекать границу. Я хочу бороться за реабилитацию и требовать, чтобы те, кто отнял больше двух лет моей жизни, были наказаны и требовать компенсацию».

«Следующий шаг — вылечить зубы. Иногда я думаю, что старею, мне нужно уделять на себя больше времени. Я хочу пройти медицинское обследование и убедиться, что я здорова, а затем я хочу взять отпуск. Неважно, где, но где-то, где я смогу не думать обо всем этом».

«Я хочу поехать куда-нибудь и отдохнуть, потанцевать, попеть, повеселиться, но теперь дорога закрыта, даже если меня снова оправдают, я не смогу никуда уехать. Я хочу больше заниматься спортом». 

«У меня еще есть маленькая мечта в Тбилиси — я хочу ходить на уроки танцев, очень хочу. Я также хочу брать уроки макияжа. У нас здесь [в Ахалгори] нет салонов. Я хотела бы делать здесь людям макияж, поэтому я хочу научиться этому».

«Однажды, если я останусь подольше в Тбилиси, я хочу открыть осетинскую пекарню. Я хочу назвать ее «Пекарня номер 961705» в честь номера моего дела. Это смешно, но я хочу это сделать».

«Вот в целом мои планы, я не планирую сдаваться и не планирую уезжать отсюда и жить где-то еще. Если прокуратура выплатит мне компенсацию, я также смогу купить квартиру в Цхинвали».

«За все эти 44 года у меня никогда не было желания уехать из Ахалгори. Когда я приезжала в Тбилиси, я никогда не оставалась там на день лишний день; Я садилась на последний автобус домой. Я хочу жить здесь, я не могу представить себе жизнь где-то еще».

Для удобства читателей, редакция предпочитает не использовать такие термины как «де-факто», «непризнанные» или «частично признанные» при описании институтов или политических позиций в Абхазии, Нагорном Карабахе и Южной Осетии. Это не отражает позиции редакции по их статусу.

Подпишитесь на наш Телеграм-канал и читайте подробные новости с Кавказа!